Дмитрий Бураго. «Спичечный поезд» (К., 2008)
Несколько первых стихотворений книги начинаются словом «если». Это условное наклонение судьбы, которое мы не всегда осознаем, но оно обязательно существует вокруг. И вдруг всплывает «то», хотя мы забыли о «если», но мировое устройство не забыло. И нас застает врасплох. Мы не властны над многим, тут есть какой-то предел. Не тупик, а именно граница, которая и дает нам знание о том, насколько напряжено все по другую сторону от нее. Но поэт может совершить некое вживление себя в окружающее, усилиями памяти воссоздав порядок вещей в слове. О такой опоре на память, из которой проистекает «задушевность насквозь лирического повествования» Дмитрия, говорит поэт Иван Жданов в своем предисловии к «Спичечному поезду».
У киевлянина существует особая мифология, и поэт – тот, кто всерьез относится к этому живому пространству, где Сенной базар поневоле стал горькой метафорой. Дмитрий, к счастью, также один из тех людей, для кого благодарность прошлому и причастность – хлеб насущный, беспрестанная потребность. Ведь даже ежемесячный «Коллегиум на сцене» – своего рода служба, которую нельзя прерывать, поддержание ритуалом культурного существования Киева. И караимская кенаса Городецкого здесь тоже знакова. И все перечисления киевских топонимов в стихах Бураго, как и вообще перечисления с задачей благого наименования, – имеют целью высвобождать некую литургическую силу нашего священного города.
Лирический герой Дмитрия задается вопросами не абстрактного человеколюбия, а внятной душевной близости. Автор обращается к памяти Леонида Николаевича Вышеславского, Марии Тилло. Эмоциональная связь – посредством одушевленного Киева – в стихотворении, посвященном Сергею Борисовичу Крымскому. В нем, правда, довольно рискованный, с этимологической точки зрения, образ: «опираясь на мост своей левой десницы, привстанешь, кряхтя…». Но, возможно, это метафора единения киевского левобережья и правобережья.
В стихах Дмитрия Бураго часты размышления о поэзии, речи, «сонорном зове», связующем эпохи, мировоззрения, общности (Русь, язычество, славянство), врачующем едва совместимое («запад», «московье»). Как всякий, кто по происхождению филолог, он знает анатомию языка, но не желает быть прозектором. Дмитрий очень подробен, он поэт-собиратель, обходящий дозором залежи многоступенчатых образов, живущий «в кольце степных креплений горизонта». Его пейзажи зачастую историчны, эпитеты парадоксальны. Изображенное, с одной стороны, метафизически цветно, а с другой – будто в своей вместительности перешло границу черно-белого негатива. Осуществляется некое созревание зрения.
Лучшие стихи Бураго написаны, когда он – «в центре воспаленья». Когда упоминает о потере («Он давно не живет, не тревожь») и хранит самое близкое, ибо «не изменил отцовскому наречью, когда названия менялись человечьи». Это своего рода вестничество, поскольку «человек дороги» всегда нечто знаменует своим появлением.
Такое впечатление, что поэт Бураго по закваске традиции – шире своего поколения. А темой книги можно считать возвращение. Нельзя «поправить итоги», но можно, посредством стиховой мистерии, вернуться к живому и неразрушенному. Для этого и существует «спичечный поезд» – модель ковчега, где приютились сказы и быль, чтобы «зов» (одно из ключевых слов у Дмитрия) был услышан.
Бельченко Наталья, поэт, переводчик, литературный критик, член НСПУ. Киев.