Доброжелательный читатель русской и украинской поэзии не оставит без внимания книгу Дмитрия Бураго «Спичечный поезд».
Чистота поэтического мотива – врожденное свойство автора, потому что музыкальный слух наследуется человеком, а не приобретается им в результате обучения.
Временами интонация его произведений звучит мощно, лирическая стихия сотрясает пределы четырехстопной решетки, раскачивает ее в симфоническом прибое:
И ликует Ильинка.
И Родина Мать, и София!
И лукавый Хмельницкий,
и пеший Подол, и Евбаз!
Как ни звали б тебя – Украина, Литва ли, Россия.
Кто б ни предал тебя, вовлекая в безумный соблазн.
В светлый праздник, со всех площадей голубей отпуская,
отпуская вражду и обиду со всех берегов,
воссияет царь-град, верный Киев вершинам Синая,
воссияет звезда Вифлеема с крещенских холмов.
Поистине радостные, великодушные стихи, абсолютно пронизанные музыкой, поэтому вспоминаются не поэтические предтечи, а, скажем, Рахманинов, его первый концерт для фортепиано с оркестром.
И по душе мне эта музыка. До душі, как говорят в Украине.
Автор, на мой взгляд, весьма чуток и к тому изначальному гулу, который эту музыку рождает, сторожит и возвращает в праматеринский бессловесный хаос. Возвращает, несмотря на бездну условно-запретительных знаков – клише нашей усталой, теряющей зрение и слух цивилизации. Об этом идет речь в стихотворении «Цунами».
Кстати, в эпоху торжества духа всемирного мещанства – «Цунами» является нередко названием банного комплекса своеобразных терм, где любят проводить время богатые нувориши. Вряд ли они услышат предостережения поэта.
Перед тем, как меняя мечту на кредитный билет
в электронную пропасть, в эфир календарного блага,
наливается тень, созревает глубинная брага,
чуть заметным волненьем расшатывая парапет.
То рождается штиль. То безветрие сводит с ума.
То стоит карусель на вершине державного взлета.
То уходит в шумерский песок молодая пехота.
То на дне океана очнулись глухие грома.
Могущество беспомощного человека, одинокого в Египте, Ассирии, России, СССР… Автор – современник этих монументальных культур, свидетель их величия и распада.
Меняется вес времени, падает значение культуры, младенцы – гиганты, похожие на мастодонтов паровозы Андрея Платонова уменьшаются до размеров спичечного поезда.
Неизменным остается чувство пути. Не прямого пути, не линейного, потому что Ахиллес прогресса так и не сможет догнать черепаху культуры.
Минувший двадцатый век знавал столько дерзостных попыток самоутверждения себя в искусстве – от футуристов 20-х годов до эклектических смогистских (СМОГ – самое молодое общество гениев) экспериментов 70-х.
Но их дорога оказалась в стороне от нравственных и эстетических ориентиров великой русской поэтической традиции.
Иногда я думаю, что книга Дмитрия Бураго могла бы иметь название «Дорога вдогон». Дорога вдогон – метафора возвращения спичечного поезда Дмитрия Бураго. Возвращения к себе. Возвращения к ценностям жизни, своей и чужой. К ней, хрупкой, ежеминутно подверженной катастрофе, обращены такие слова:
Дорога обратно слепит в ответ, в ответ на житье-бытье,
на долы разлуки, на «писем нет», на будущее твое.
Дорога играет, манит в кювет, крутой поворот, обгон.
Дорога на много, на много лет, дорога тебе вдогон.
Заславский Семен Аврамович, поэт, переводчик. Днепропетровск.