Некоторые студенты и даже преподаватели наивно полагают, что чтение – занятие спокойное, мирное, опасность в себе не таит и, следовательно, знания техники безопасности не требует. Увы, это ошибка. То, что такой поверхностный взгляд на чтение неверен, могли бы подтвердить психологи и социологи. Они бы сказали, что существует так называемый «эффект Вертера» и «синдром» его же1. Студентам надо объяснить, что это такое, ведь, к счастью, большая их часть «Страдания молодого Вертера» не читала.
Известно, что поводом для написания «Страданий молодого Вертера» послужила несчастная любовь Гёте к некой Шарлотте Буфф; она предпочла поэту другого человека, который писателем не был, т. е. проявила похвальное благоразумие. Лишённый надежды на взаимность, Гёте впал в чёрную меланхолию и вскоре решил, что лишь самоубийство сможет избавить его от невыносимых страданий. От преждевременной гибели писателя уберегло лишь то, что он начал изливать свои переживания на бумаге – создал роман о юном Вертере, наделив того собственными чувствами и мыслями. «Я написал Вертера, чтобы не стать Вертером», – говорил он.
Но так уж получилось, что, найдя «противоядие» и выбравшись из трясины страсти сам, он погрузил в неё множество других людей – своих читателей. Ведь под воздействием произведения Гёте по всей Европе романтически настроенные юноши в едином порыве принялись лишать себя жизни… Дело дошло до того, что в ряде стран опасный роман был запрещён. К примеру, Наполеон Бонапарт признавался, что перечитывал книгу Гёте семь раз. Между тем, узнав, что «Страдания молодого Вертера» пользуются популярностью у его офицеров, он вообще запретил в армии чтение каких бы то ни было романов – на всякий случай, чтобы чего не вышло… А современник великого француза полковник Скалозуб даже полагал, что для пресечения зла надо все книги собрать и непременно сжечь.
Разумеется, наши студентки далеки от такого рода радикализма. Никакие книги они, конечно, не жгут, разве что при растопке костра для приготовления шашлыка (но бывает это нечасто: мясо дорогое). Более того, они даже в руки стараются их не брать, делая исключение лишь для самых нужных и безопасных – учебника английского языка, словаря и прочей справочной литературы. К такому благоразумному поведению приходят они сами, руководствуясь собственным повседневным жизненным опытом, и преподавателю остаётся в доступной форме кратко пересказывать содержание романов, рассказов, повестей и тому подобной беллетристики. Сам же экзотический и экстремальный процесс, каковым является чтение художественной литературы, должен быть строго организован и предельно ограничен.
Дело в том, что талантливый художник может создать виртуальную реальность, заменяющую и вытесняющую реальность действительную. Действительно, «где разница между литературой и жизнью, – задавался вопросом О. Мандельштам в рукописном варианте “Египетской марки”. – Я не знаю жизни: мне подменили её ещё тогда, когда я узнал вкус мышьяка, хрустевшего на зубах у черноволосой Бовари, сестры нашей гордой Анны»2. В наше время чтение вдвойне опасно, поскольку может входить в разрушительный резонанс с аудиовизуальными средствами массовой коммуникации. Одним словом, яд.
Однако существуют и счастливые исключения. Давно известно, что яд в нужной пропорции, определённой талантливым мастером, может быть лекарством. Примером тому является поэтическое творчество Дмитрия Бураго. В его поэзии чудесным образом соединяется возвышенное и обыденное, патетическое и ироническое, ей присуща особая образная насыщенность и смелая метафоричность. Скажем, в стихотворении «В саду» лирический герой вспоминает старое предсказание цыганки и ищет «цыганского ответа» на вечные вопросы «как исцеляющего яда». Он надеется, что старый дом и сад помогут ему уйти от трагической раздвоенности и выйти к единому смыслу, способному упорядочить и символическую вселенную, и повседневное существование:
Смыкает тьма в дремучей пене
прищур опасливой догадки:
смысл, созревая постепенно, –
решается в мгновенной схватке.
Обретён смысл, «в игре рождаются поступки», и становится возможным невозможное.
Тут всё поражает воображение. Например, слон, летящий за взволнованной бабочкой:
Из ряда выходящий вон
ко мне пришёл однажды слон
и рассказал, что по дороге
он видел бабочку в тревоге.
О чём тревожилась она? –
тогда спросил я у слона.
В ответ он хоботом махнул
………………………….и упорхнул.
Восхитительная лёгкость полёта слона – столь крупной особи – впечатляет и увлекает; хочется взлететь и насладиться свободным полётом и невыразимой красотой встревоженной бабочки. Да и сам автор, без сомнения, явление крупное, в чём могли убедиться все, кто знаком с ним лично. Ему не только удалось в этом коротком лирическом тексте воплотить мечту о полёте, но и воплотить в другом стихотворении свой взгляд на роль литературы в обществе и точно очертить непростые отношения поэта с читателем:
От Гоголя до Маркеса
свистят леса пунцовые
в аллегоричном шёпоте,
в приволье заливном,
и высится, и зиждется,
и колется, и молится,
и лжётся как-то искренне,
и правда за углом.
Метафорический поворот (не путать с «левым поворотом») ведёт нас за угол, что, несомненно, опасно. Но автор благоразумно и благородно предостерегает читателя, призывая быть осторожным:
Да только угол выгадан,
и всё, что есть – околица,
а нет, то околесица,
и мается душа,
а ей бы правды-матушки,
да так, чтобы не приторно
и чтобы глаз не резала,
а с чаем, не спеша.
Точно сказано и поэтому убедительно. Вот так, к чаю желательна не приторная, но сладкая правда, и, главное, чтобы без суеты, неспешно. Если с чаем, то именно так, без стресса; а, скажем, с водкой всё наоборот: и правда часто горькая, и водки, как правило, не хватает, и поэтому приходится торопиться. Конечно, каждый читатель в этой поэтической зарисовке может найти своё. Нам же кажется, что здесь звучит «философский смех» (М. Фуко), который является «целительной отравой», примиряющей с миром, где недостаёт гармонии… За это мы благодарны автору, творчество которого, несомненно, счастливое исключение, и к нему может выбраться читатель из опасных дебрей современной изящной словесности. И если уж выбирать, то, конечно же, поэтические книги Дмитрия Бураго, а также его многочисленные публикации в отечественной и зарубежной периодике. Читать всё это следует при хорошем освещении и комфортной температуре. Можно с водкой, а можно и с чаем – это уж как пожелается.
Гусев Виктор Андреевич, доктор филологических наук, профессор. Днепропетровск.